Никогда не был туристом

В самый пик жары замирает город, останавливается жизнь, но не писатель. Он открывает окно, чтобы слышать мир, включает вентилятор и садится к столу в окружении книжных шкафов. Торопится зафиксировать людей и истории. Если человек любит жизнь, то это надолго. Писатель Адольф Арцишевский работал до 80 лет, оставил службу только потому, что подумал: может, кому-то эта работа важнее и нужнее… На пенсии успел сняться в эпизоде фильма “Акын”. Режиссёр сказал, что ему в кадре нужны такие умные интеллигентные глаза, и Арцишев­ский безропотно приехал на съёмки. Потом поехал представлять фильм российскому зрителю. Ходил по Москве в тапочках, потому что с возрастом ноги стали болеть, и был рад своей полезности. Да и сейчас с удовольствием согласился провести творческую встречу в Международном центре сближения культур, тем более что директор и идейный лидер центра поэт Олжас СУЛЕЙМЕНОВ неслучайный человек в био­графии Адольфа Альфонсовича. Только посмеялся, что организаторы назвали его легендарным.

- Я сам был шокирован, когда объявили, что будет встреча “с легендарным Адольфом Арцишевским”, — смеется мой собеседник. — Даже задумался: может, я уже по ту сторону нахожусь? Ведь про живущих так не говорят обычно… Но был готов отвечать на вопросы, читать стихи, которые писал всю жизнь, хотя в литературе присутствую по ведомству прозы. Правда, ни до стихов, ни до вопросов у нас дело не дошло — я всё время рассказывал о своей многообразной, многотрудной, но полной замечательных приключений жизни.

- Какие могут быть приключения у писателя? Сиди себе за столом и води по бумаге ручкой!

- Вот у меня очень долго не было стола, так что я предпочитал гулять с записной книжкой по парку или скверу. За пару часов набиралась иногда страница-другая. Однажды после предпраздничной амнистии я так бродил и краем глаза заметил движение весьма подозрительных личностей с нездоровым ко мне интересом. Один перемахнул через живую изгородь и начал многообещающе: “И чего ты тут делаешь?” А я ему совершенно искренне: “Роман пишу”. Он тут же назад перемахнул и мхатовским шепотом сообщил остальным: “Роман пишет!”

Если серьёзно, то я в 18 лет открыл томик Паустовского и прочитал: “Писатель должен стать человеком бывалым”. То есть если ты пишешь про золотоискателей, то надо самому подробнейшим образом узнать, как это происходит, и попробовать. Эти слова и стали для меня главным призывом в жизни. Поэтому когда я получил направление в Красноярск, в краевую партийную газету, то проработал там девять месяцев, потом вернул подъёмные, уволился, подделал справку о здоровье (у меня были проблемы с сердцем) и устроился в экспедицию геологов. Так я готовил себя быть писателем.

Потом пять лет подряд выезжал с палеонтологами в экспедицию и собирал материал для романа “День среди лета”. А работая в советское время в журнале “Кооператор Казахстана”, я пользовался возможностью и с началом охотсезона брал лыжи, подбитые мехом, и отправлялся в тайгу, ночевал в охотничьих избушках. Так что для меня дым романтики — это не нечто отвлеченное, а совершенно конкретное состояние души.

Как-то месяц сидел в порту на Енисее и упрашивал, чтобы меня взяли матросом на пассажирский теплоход. В итоге добился своего и ходил всю навигацию по реке. Все это давало мне интереснейшие встречи с людьми. Я не был туристом, а становился участником событий и узнавал жизнь ­изнутри.

- Как вы умудрились не вступить в партию? Журналист, тем более писатель всегда считался бойцом идеологического фронта.

- Ни тогда, ни после я принципиально не вступал ни в какую партию. Нам было не по пути. Я художник и считал, что должен быть свободным. Я несу свой мир, пусть небольшой, но искренний. А функционеры хотели залезть в постель и объяснить, что ты и там делаешь что-то не так. Правильно в своё время сделал Олжас Сулейменов, что не полез в политику. Это не дело поэта. Его задача — заниматься вечными вещами и добраться до смысла жизни человеческой. Именно за то, что я готовил к печати и пропустил книгу Олжаса “Аз и Я”, меня примерно наказали: уволили, что называется, с волчьим билетом и сказали канать на полусогнутых.

- Как это произошло?

- Я тогда работал в издательстве “Жазуши”, редактировал, готовил к печати книги. Олжаса знал, прекрасно понимал, что он трибун, глашатай, автор талантливейших стихов. Смотрел на него с восторгом и думал: “Если бы я мог быть чем-то полезен этому человеку!” И тут выпал такой шанс — более опытные люди в издательстве сразу отказались работать с книгой “Аз и Я”, понимая, чем это может закончиться. Готовить её к печати предложили мне.

Я тоже все понимал, но меня это не останавливало. Работы в тот период было очень много, и я на нервной почве даже получил язву желудка, так что оказался в госпитале. Туда мне время от времени корректор в авоське приносила очередную партию страниц. Там же я подписал книгу в печать.

Никогда не забуду, как июньским полднем вынесли на тротуар возле издательства столик и прямо на нём торговали только вышедшей из печати новой книжкой. Полчаса шла бойкая торговля, потом явились люди в штатском и все свернули. Тех, кто допустил печать книги, либо уволили, как меня, либо понизили в должности. Сулейменов после этой истории, правда, пристроил меня на полставки в журнал “Простор” художником-оформителем.

Больше всех в этой истории пострадала моя жена, которой я приносил в те трудные времена всего 43 рубля, и рукопись моего романа. Его мордовали ровно до той минуты, пока не рухнула советская власть. После моего “проступка” была дана команда “Ату его!”, и меня как могли кусали со всех сторон функционеры от литературы. Зато, как только закончилась советская власть, уже через полчаса мой роман ушел в печать.

- Удивительно — сейчас все можно и напечатать, и прочитать. Но где же те слова, те люди, которые могли бы перевернуть наше сознание, стать вехами эпохи? Читатель измельчал или писатель?

- Эпоха сменилась, причём очень быстро. Я не могу забыть, как в 1943 году провели радио. И чёрная тарелка была для нас настоящим чудом. Прекрасно помню, как появился телевизор. Возле него собирались все соседи, причём не важно было, что показывают. Сейчас же с помощью компьютера и интернета мы мгновенно становимся соучастниками всех событий в мире. А вот слово девальвировало напрочь. Книга, к огромному сожалению, перестала быть властителем дум. Что поделаешь, надо принимать это как неизбежность. Но сущность писательскую такое положение дел не изменило. Писатели — люди особого склада, одержимые, как и любые творческие личности.

- Вы сейчас над чем-то работаете?

- Да, пишу воспоминания про режиссёра Рубена АНДРИАСЯНА. Он много лет руководил Театром имени Лермонтова. Я его прекрасно знал и успел даже записать на диктофон много историй из его био­графии, пока он был ещё жив. Сейчас вот остановился на главе, где рассказывается, как его уговорили сразу после студенческой скамьи стать главным режиссёром в... портовом городе Кызылорде. Он мечтал жить именно в портовом городе. На момент выпуска уже договорился с театром Читы, но тут его официально пригласили из Министерства культуры Казахстана и убедили, что Кызылорда — это самый настоящий портовый город! Причём уже на месте оказалось, что театр был казахский, но Анд­риасяну сказали: мол, вы не переживайте, до вас был режиссёром кореец, который не только казахского, но и русского языка толком не знал. Жизнь удивительно сюжетна, она меня постоянно удивляет, только успевай подмечать.

- А что для вас стало самым важным делом жизни — журналистика, редактура, писательство?

- Вы знаете, у меня много очерков о хороших людях, то, что я оторвал от большой литературы, но не жалею об этом, потому что мне всегда важно докопаться до какого-то полюса света в каждом человеке. До его первого самостоятельного поступка, который определяет его жизнь. Мне кажется, это очень важно. Это такая витаминка, которая всем нам нужна.

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, фото Андрея ХАЛИНА, Алматы